Неточные совпадения
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает
со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
За неимением комнаты для проезжающих
на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо
со мной был чугунный чайник — единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу.
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой
станции трактир.
На дачу он приехал вечером и пошел
со станции обочиной соснового леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду реки. Когда Варавка, сняв шляпу, шел
со станции, ветер забросил бороду
на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Утром
на другой день
со станции пришли Лютов и Макаров, за ними ехала телега, солидно нагруженная чемоданами, ящиками, какими-то свертками и кульками.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, —
на Крестовскую
станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе
со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят
на рыбу, по-вашему мережи».
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до
станции Иктенда. Сейчас едем.
На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте,
со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Мы вторую
станцию едем от Усть-Маи, или Алданского селения. Вчера сделали тридцать одну версту, тоже по болотам, но те болота ничто в сравнении с нынешними.
Станция положена, по их милости, всего семнадцать верст. Мы встали
со светом, поехали еще по утреннему морозу; лошади скользят
на каждом шагу; они не подкованы. Князь Оболенский говорит, что они тверже копытами, оттого будто, что овса не едят.
Наконец совершилось наше восхождение
на якутский, или тунгусский, Монблан. Мы выехали часов в семь
со станции и ехали незаметно в гору буквально по океану камней. Редко-редко где
на полверсты явится земляная тропинка и исчезнет. Якутские лошади малорослы, но сильны, крепки, ступают мерно и уверенно. Мне переменили вчерашнюю лошадь, у которой сбились копыта, и дали другую, сильнее, с крупным шагом, остриженную a la мужик.
Наконец уже в четыре часа явились люди
со станции снимать нас с мели, а между прочим, мы, в ожидании их, снялись сами. Отчего же просидели часа четыре
на одном месте — осталось неизвестно. Мы живо приехали
на станцию. Там встретили нас бабы с ягодами (брусникой), с капустой и с жалобами
на горемычное житье-бытье: обыкновенный припев!
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик
со станции, троечную коляску управляющего и уехал
на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Нехлюдов приехал в Кузминское около полудня. Во всем упрощая свою жизнь, он не телеграфировал, а взял
со станции тарантасик парой. Ямщик был молодой малый в нанковой, подпоясанной по складкам ниже длинной талии поддевке, сидевший по-ямски, бочком,
на козлах и тем охотнее разговаривавший с барином, что, пока они говорили, разбитая, хромая белая коренная и поджарая, запаленная пристяжная могли итти шагом, чего им всегда очень хотелось.
Он вздохнул и стал говорить, что боится города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти
со мной до
станции железной дороги, где я мог бы снабдить его
на дорогу деньгами и продовольствием.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде травы не было. Кони так устали, что, когда с них сняли вьюки, они легли
на землю. Никто не узнал бы в них тех откормленных и крепких лошадей, с которыми мы вышли
со станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
Когда мы возвратились
на станцию, был уже вечер. В теплом весеннем воздухе стоял неумолкаемый гомон.
Со стороны болот неслись лягушечьи концерты, в деревне лаяли собаки, где-то в поле звенел колокольчик.
Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами
на западе догорала вечерняя заря, а
со стороны востока уже надвигалась холодная темная ночь.
На станции зажглись белые, красные и зеленые огоньки.
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой
станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся
на другой день поутру,
на третьей уже
станции. Слуга, бывший тогда
со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
Уже есть четыре улицы и площадь,
на которой, как предполагают,
со временем будут выстроены церковь, телеграфная
станция и дом смотрителя поселений.
Среди этой поучительной беседы проходит час. Привезший вас ямщик бегает по дворам и продаетвас. Он порядился с вами, примерно,
на сто верст (до места)
со сдачей в двух местах, за пятнадцать рублей, теперь он проехал тридцать верст и норовит сдать вас рублей за шесть, за семь. Покуда он торгуется, вы обязываетесь нюхать трактирные запахи и выслушивать поучения «гостей». Наконец ямщик появляется в трактир самолично и объявляет, что следующую
станцию повезет он же,
на тех же лошадях.
Со странным очарованием, взволнованно следил он, как к
станции, стремительно выскочив из-за поворота, подлетал
на всех парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких, блестящих вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные глаза, бросавшие вперед себя
на рельсы светлые пятна, и как он, уже готовый проскочить
станцию, мгновенно, с шипением и грохотом, останавливался — «точно великан, ухватившийся с разбега за скалу», — думал Ромашов.
Промаявшись, покуда было светло, в бесплодной борьбе
со стихиями, я приехал наконец
на станцию,
на которой предстояло мне ночевать.
Потом мы посетили пост,
на котором был отличный дом
со службами, окруженный прекрасным садом, телеграф и метеорологическая
станция, таможня для осмотра судов, идущих с рейда, отстоящего в четырех верстах от гирл, — и не встретили ни одного здорового человека из живущих
на посту, расположенном
на низком берегу, в вечном тумане, в самой лихорадочной местности. Здесь все были больны малярией.
К
станции они подкатили во всю мочь. Ямщик в эти полчаса обдумал все происшедшее и теперь старался угодить разгневанному барину. «Видишь, вот угодить хотел, а она и нажалуйся», — с горечью думал он про Лену.
Со стуком и звоном тарантас подлетел к полосатому столбу,
на котором висел зажженный фонарь, и лихо остановился
на всем скаку.
В семь часов вечера помпадур, усталый и измученный, оставил нас, чтобы заехать в свою квартиру и переодеться. В девять мы собрались
на станции железной дороги в ожидании поезда. В 9 1 /2 помпадур наскоро перецеловал нас, выпил прощальный бокал и уселся в вагон. Через минуту паровоз свистнул, и помпадур вместе
со всем поездом потонул во мраке!..
На станции была заметна какая-то суета и беготня с крыльца во двор и
со двора
на крыльцо.
Во Мцхетах мы разделились. Архальский
со своими солдатами ушел
на Тифлис и дальше в Карс, а мы направились в Кутаис, чтобы идти
на Озургеты, в Рионский отряд. О происшествии
на станции никто из солдат не знал, а что подумал комендант и прислуга об убежавших через окно, это уж их дело. И дело было сделано без особого шума в какие-нибудь три минуты.
Вспоминая подробности только что потушенного бабьего бунта и громко смеясь, Квашнин сел в вагон. Через три минуты поезд вышел
со станции. Кучерам было приказано ехать прямо
на Бешеную балку, потому что назад предполагалось возвратиться
на лошадях, с факелами.
Он три дня пробыл
на своем участке и теперь приехал в Дубечню
на паровозе, а к нам
со станции пришел пешком.
Выехал вчера после обеда, ночевал в Игишеве,
со станции съехал
на заре и,
на самом повороте к иеромонаху Мисаилу, полетел с каретой чуть не в овраг.
Говорят мне, что четверть часа тому съехал
со станции какой-то князь, едет
на своих, ночевал.
На следующий день вернулся
со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика великолепной гладкой фанеры, кругом оклеенной ярлыками и белыми по черному фону надписями...
На жизненном пути нашем разбросаны золотые монеты; но мы не замечаем их, потому что думаем о цели пути, не обращаем внимания
на дорогу, лежащую под нашими ногами; заметив, мы не можем нагнуться, чтобы собрать их, потому что «телега жизни» неудержимо уносит нас вперед, — вот наше отношение к действительности; но мы приехали
на станцию и прохаживаемся в скучном ожидании лошадей — тут мы
со вниманием рассматриваем каждую жестяную бляху, которая, быть может, не стоит и внимания, — вот наше отношение к искусству.
Господа! я сам ничего больше как первый урядник вверенного мне стана, и хотя в качестве станового пристава стою во главе вашей дружины, но пользуюсь моим титулом лишь для того, чтобы, подобно недавно встретившемуся
со мной
на станции генералу Фарафонтьеву, объявить вам: и я и вы — одна семья!
Но
на каких лошадях, интересно знать, я
со станции поеду в Горелово?
Как-то перед масленицей пошел сильный дождь с крупой; старик и Варвара подошли к окну, чтобы посмотреть, а глядь — Анисим едет в санях
со станции. Его совсем не ждали. Он вошел в комнату беспокойный и чем-то встревоженный и таким оставался потом всё время; и держал себя как-то развязно. Не спешил уезжать, и похоже было, как будто его уволили
со службы. Варвара была рада его приезду; она поглядывала
на него как-то лукаво, вздыхала и покачивала головой.
Когда старик вернулся
со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал
со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела
на солнце
со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок.
— А затем… затем, что за мной
со станции должны выехать четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали… Они обещали догнать меня в этом лесу… С ними веселей будет ехать… Народ здоровый, коренастый… у каждого по пистолету… Что это ты всё оглядываешься и движешься, как
на иголках? а? Я, брат, тово… брат…
На меня нечего оглядываться… интересного во мне ничего нет… Разве вот револьверы только… Изволь, если хочешь, я их выну, покажу… Изволь…
Только теперь, когда у меня от необыкновенно быстрой езды захватило дыхание, я заметил, что он сильно пьян; должно быть,
на станции выпил.
На дне оврага затрещал лед, кусок крепкого унавоженного снега, сбитый с дороги, больно ударил меня по лицу. Разбежавшиеся лошади с разгону понесли
на гору так же быстро, как с горы, и не успел я крикнуть Никанору, как моя тройка уже летела по ровному месту, в старом еловом лесу, и высокие ели
со всех сторон протягивали ко мне свои белые мохнатые лапы.
Скрывать убийство было бы мучительно, но то, что явится
со станции жандарм, который будет посвистывать и насмешливо улыбаться, придут мужики и крепко свяжут руки Якову и Аглае и с торжеством поведут их в волость, а оттуда в город, и дорогой все будут указывать
на них и весело говорить: «Богомоловых ведут!» — это представлялось Якову мучительнее всего, и хотелось протянуть как-нибудь время, чтобы пережить этот срам не теперь, а когда-нибудь после.
Ночью,
на пятый день после описанного, Тихон Павлович возвращался
со станции домой,
на хутор.
Гостя недолго ждали. В начале мая
на двух возах прибыли
со станции большие чемоданы. Эти чемоданы глядели так величественно, что, снимая их с возов, кучера машинально поснимали шапки.
У старика было доброе лицо, и он так благосклонно глядел, а быть может, еще и до сих пор глядит
на проезжающих
со стен всех
станций,
на протяжении всей Лены.
Я спросил их, какою дорогою ехали они
со станции, не ехали ли они через тот лес, где произошло убийство, не отделялся ли кто-нибудь из них от компании, хотя бы даже
на короткое время, и не был ли им слышен раздирающий душу крик Ольги [Если всё это нужно было г. Камышеву, то не легче ли было допросить кучеров, которые везли цыган?
Только и тулуп не помог: как рассвело, — глянул я
на нее, а
на ней лица нет.
Со станции опять поехали, приказала она Иванову
на облучок сесть. Поворчал он, да не посмел ослушаться, тем более — хмель-то у него прошел немного. Я с ней рядом сел.
Вообще Камеамеа IV был популярен и любим — это чувствовалось, а мистер Вейль не особенно обременял канаков налогами, изыскивая средства
на покрытие небольших нужд государства главным образом из определенного сбора с приходящих китобойных судов, для которых Гонолулу служит главной
станцией, и из пошлин
со всяких привозных товаров.
От Тюмени до Томска весною до самого июня почта воюет с чудовищными разливами рек и с невылазною грязью; помнится,
на одной из
станций благодаря разливу я должен был ждать около суток;
со мною ждала и почта.
Со мною от Томска до Иркутска едут два поручика и военный доктор. Один поручик пехотный, в мохнатой папахе, другой — топограф, с аксельбантом.
На каждой
станции мы, грязные, мокрые, сонные, замученные медленной ездой и тряской, валимся
на диваны и возмущаемся: «Какая скверная, какая ужасная дорога!» А станционные писаря и старосты говорят нам...
Иван Дмитрии представил себе свою жену в вагоне
со множеством узелков, корзинок, свертков; она о чем-то вздыхает и жалуется, что у нее от дороги разболелась голова, что у нее ушло много денег; то и дело приходится бегать
на станцию за кипятком, бутербродами, водой…
Эти слова сказала мама, прощаясь
со мною
на станции.